«Россия олицетворяет собой прыгуна, застывшего в воздухе в ожидании нового импульса»

Валентин РАХМАНИН, доктор философских наук

Валентин Сидорович РАХМАНИН никогда не был идеалистом. Как не был радикалом или сторонником застывших догм. Эта линия поведения характерна и для научных исследований, которые ведут он сам или его ученики. И по старым, и по новым временам для этого нужно было быть очень смелым человеком. В университете до сих пор рассказывают об одном важном событии, которое подчеркивает характер В.С. Рахманина. В период идеологического противостояния СССР и США в ВГУ приехали два американца, которые хотели исследовать земское движение. Многие ученые-гуманитарии испугались. Единственным человеком, который не побоялся взять научное руководство над этими работами, был В.С. Рахманин.

Во второй половине 80-х годов, когда значительные силы общества выступали за слом существующего политического режима, Рахманин был сторонником эволюционного развития страны. Представителям другого лагеря, в частности, секретарю ЦК КПСС Е. Лигачеву, он смело высказывал ряд инициативных, критических предложений. Не молчал он и в 90-е годы, анализирует тенденции и делает выводы по времени сегодняшнему.

Какие сценарии развития России существуют, можно ли конвергировать опыт других государств, на какой ступени развития находятся институты гражданского общества на современном этапе? Об этом и о многом другом – в беседе доктора политиче­ских наук Дмитрия НЕЧАЕВА с доктором философских наук, профессором Воронежского госуниверситета Валентином РАХМАНИНЫМ.

– Валентин Сидорович, нынешнее время для философа и политолога является одним из интересных периодов. И, наверное, Россия в очередной раз стоит перед выбором своего пути. В этом аспекте экспертное сообщество чаще всего говорит о двух сценариях. Первый предполагает широкую демократизацию, активное участие в принятии решений гражданского общества, однако вовсе не гарантирует серьезного прорыва в социально-экономическом развитии. Другой сценарий предполагает мягкий авторитаризм, управленческую вертикаль власти и проведение модернизации, но в этом случае участие гражданского общества в принятии решений представляется минимальным. Какой из этих сценариев является, на ваш взгляд, наиболее оптимальным для России?

– За этими двумя искусственно сформированными сценариями стоят две реальные политические культуры, которые отчетливо обозначились в конце прошлого года и в начале этого. Первая – это административно-мобилизационная культура, вторая – осмысленно-ражданская. По итогам выборов верх одержала административно-мобилизационная. Вопрос о том, пойдет ли Россия по пути широкой демократии или по пути мягкого авторитаризма, зависит от того, какая культура в конечном итоге будет более динамично развиваться. Это, в свою очередь, зависит не только от состояния нашего общества, но и от деятельности государственной власти. Мне представляется, что, к сожалению, в России сложилось определенное представление, будто развитие гражданского общества нанесет ущерб развитию России, а демократия будет сдерживать инновационную модернизацию. Это ошибочно и противоречит западному опыту. Инновационное развитие стран Запада было прежде всего связано с развитием демократии. И я полагаю, что в конечном итоге так или иначе Россия встанет на путь подлинного развития гражданского общества и демократии, чем обеспечит себе динамичное социальное и экономическое развитие.

В России, к сожалению, существует так называемая «русская система», при которой власть доминирует над обществом. Если мы возьмем западную систему в разных ее вариациях, то мы обнаружим несколько другое: общество управляет властью. Россия будет развиваться динамично тогда, когда общество будет управлять властью, что, по-видимому, пока оно еще не научилось делать. И более того, власть этому сопротивляется. Демократия – это прежде всего определенный способ использования возможностей государства в интересах самого общества. Общество превращает государство в орудие собственного развития. А у нас пока государство доминирует над обществом. Государство представляет собой не самоценную «вещь в себе», а определенный инструмент в развитии общества. Другое дело, что и в истории России, и в истории других стран наблюдается ситуация, когда власть использует общество в собственных целях, причем не только корыстных.

– Бросаются в глаза некие аналогии всплеска гражданской активности конца 80-х – начала 90-х годов в бытность функционирования СССР. И, как мы понимаем, этот всплеск привел к распаду великой страны, что некоторые российские политики называют геополитической катастрофой. Не произойдет ли это и сейчас, если все пойдет по пути первого сценария, широкой демократизации?

– Это зависит от того, как будут действовать в верхних эшелонах власти. Аналогия активности с концом 80-х – началом 90-х годов не совсем корректна, хотя в ней есть нечто весьма существенное. В то время речь шла о сломе советской системы. И ее сломали. Не будем сейчас оценивать, правильно это или нет, но самое главное заключается в том, что тогда реформаторы первой и второй волны умели ломать, но не умели строить. Единственное, что они построили, это организованную преступность на всех уровнях, в том числе и в процессе так называемой приватизации. И эти реформаторы постарались заложить такую систему, которая обеспечивала бы длительное существование у политической власти определенной политической группировки.

Младореформаторы, которые сейчас пытаются несколько оживиться, в том числе и Борис Немцов, обладали мощной разрушительной силой и совершенно не обладали созидательной. В современных условиях не нужно разрушать, нужно строить. А это зависит не только от тех, кто занимает высокие государственные посты и несет ответственность, но и вместе с тем от самого гражданского общества. Мы за последние примерно полвека потеряли два шанса вырваться вперед. Первый шанс – это брежневские времена, когда экономическая мощь России была достаточно высока, нефть стоила дорого, и можно было модернизировать не только экономику, но и всю социальную сферу, включая, кстати, и высшую школу. Но этого не произошло. Второй шанс – это половина первого десятилетия XXI века, примерно до 2007 года.

– Безусловно.

– Сейчас ломать ничего не нужно, кроме коррупции, бюрократии и криминалитета. Страну надо модернизировать, и модернизировать на новых основаниях. Россия прошла несколько циклов модернизации. Мощное индустриальное развитие России происходило в 1907-1913 годах. В 30-х годах была необходима модернизация мобилизационного типа. Давалась она очень тяжело, в жертву была принесена сфера потребления, которую не только сдерживали, но и ограничивали. Академик Т.И. Заславская как-то сказала, что модернизация 30-х гг. привела в конечном итоге к тому, что были потеряны ценности социализма. То, что тогда существенно ограничили сферу потребления, ощутимо сказывается до сих пор. Сейчас модернизацию надо осуществлять на других основаниях. Необходимо социальное стимулирование инновационной модернизации. У нас ведь и крупный капитал не заинтересован в модернизации. Необходимо стимулировать труд рабочих, труд инженеров и в конечном итоге стимулировать сам капитал, чтобы он был заинтересован во внедрении инновационных технологий, новой техники и в поиске новых научных знаний, которые стали бы основой дальнейшего развития предпринимательского дела.

Мы провели социологическое исследование в прошлом году. Оно показало, что сдерживание инновационного развития связано, прежде всего, с недостаточным стимулированием в этом направлении. Необходим переход к иным моделям управления. Важнейшая проблема, которая сейчас стоит, это качество государства. У нас очень низкое качество государства, но это особый вопрос.

Оформился запрос на «социально вменяемые» партии

– Вы говорите о том, что нужны люди, которые должны созидать, а не разрушать. Но дело в том, что важнейший сегмент, который сейчас представляет политическую оппозицию и который заинтересован в демократизации, значительная его часть требует слома существующего политического режима, а с другой стороны, во многом это люди, которые являются представителями той команды, которая именно ломала, а не строила. И они сейчас доминируют в митинговой стихии, ощущая себя тем самым гражданским обществом.

– Применительно к митингам на Болотной площади и на Поклонной горе у нас иногда говорят, что собрались два народа. Это один народ, вышедший на площади по разным причинам, но который был против «Единой России», властного своеволия ее монопольного положения, которое в значительной степени не то что напоминает, а превосходит положение КПСС в прошлом. И многопартийность под видом реформы ничего позитивного не даст. Обратите внимание, что значительную активность предпринимают те люди, которые в этой многопартийности уже участвовали. В том числе и представители тех течений, который называются радикал-либералы (я их называю либертаристами). Кроме разрушения, они ничего не дали. Сейчас нам нужны партии созидающие, социально ответственные, «социально вменяемые» партии. Социально вменяемых партий у нас пока нет. Вопрос заключается в том, родит ли наше современное российское общество партии вменяемые. Есть мнение, что понятие «партии» уже устарело. Но каким же тогда образом гражданское общество без партий может влиять на государство? Хорошие или плохие, они хоть как-то могут влиять. Но когда отсутствуют партии, произвол государства, по сути дела, беспределен. Но и «диванные» партии – не признак демократии, они политически выгодны «партии власти».

– Валентин Сидорович, академик Пивоваров выдвинул гипотезу, согласно которой цари-освободители, которые даровали своим соотечественникам свободу, немного сделали для социально-экономического рывка развития страны, в то время как серьезные модернизационные прорывы были при авторитарных правителях. Насколько вы согласны с таким утверждением?

– Юрия Пивоварова я очень уважаю и как академика, и как человека. Тщательно отслеживаю все его статьи, монографии, иногда удивляюсь его пессимизму относительно русской истории и русских перспектив. В них есть оправданная горечь. Но с этим высказыванием, если вы его верно передали, я не согласен. Действительно, Петр I вздыбил Россию и повел ее по пути модернизации довольно энергично. Модернизация далась очень дорого во всех отношениях, в том числе и в человеческих жизнях. А потом наступило время успокоения и «процветания» – время Екатерины Великой. Россия тогда занимала почтенное место.

Александр I был человеком в общем-то динамичным и в известной степени либеральным. А потом пришел царь Николай I, при нем мы и начали проигрывать западным странам. В конечном итоге это привело Россию к поражению на ее собственной территории в Крымской войне от Франции и Англии, значительно превосходивших нашу страну индустриально. Николай сдерживал индустриальное развитие. Александр II дал тем не менее кое-что существенное, освободив крестьян. Однако выхода непосредственно к товарному производству в сельском хозяйстве это не обеспечило, хотя возможности тогда в России были. Увы, те, кто боролся за интересы народа – народовольцы – и убили Александра II, который готов был даже конституцию принять. Что касается Николая II, то он именно сдерживал индустриальное развитие.

Одно из своеобразий русской модернизации в начале ХХ века заключалось в том, что это была модернизация снизу. Это русский капитал начал на свой страх и риск развивать и металлургию, и железнодорожное строительство, увидев в этом главным образом для себя особые прибыли. К сожалению, Николай II не был в этом отношении руководителем, обеспечивающим дальнейшее развитие. В то время была важна роль Столыпина, человека, обладающего прогрессивным умом. Но его реформа захлебнулась, и в конечном итоге основная масса крестьян так и осталась в общинном землевладении. Таким образом, возникали своеобразные ножницы между мощным индустриальным развитием России с одной стороны и отсталостью в аграрном отношении. Индустриальные возможности в то время были очень широкие, но не благодаря разумному царю, а благодаря мощной энергии талантливых представителей русского капитала начала ХХ века. Поэтому я не совсем согласен с академиком Пивоваровым. Только после революции 1905 года начался процесс пробуждения капитала.

– Ряд политологов, в том числе и западных, анализируя развитие стран Восточной Европы после крушения коммунистических режимов, выдвигает термин «постсоциалистический авторитаризм». Но я хотел бы остановиться на двух наших ближайших славянских государствах, с которыми, по Хантингтону, мы входим в одну славянско-православную цивилизацию. Перед нами две страны, две модели: Белоруссия и Украина. В Белоруссии мы видим доминирование государства и давление над гражданским обществом. Ряд экспертов даже называет ее президента последним диктатором Европы. С другой стороны, на Украине мы видим более высокое конкурентное поле, более свободные конкурентные выборы и достаточно сильное гражданское общество. Но тем не менее, говоря о социально-экономическом развитии, мы видим ряд серьезных изъянов и проблем. Они не могут справиться с тем управляемым хаосом, который там сложился при слабом государстве. Существует ли, на ваш взгляд, некая модель конвергенции плюсов, которые сейчас существуют в этих государствах?

– Во-первых, там нечего конвергировать, поскольку и Белоруссия, и Украина олицетворяют собой слабые государства. Белорусское ­­­слабое государство боится гражданского общества. Сильное государство возможно только тогда, когда существует сильное гражданское общество. А на болоте, как в свое время говорил Ключевский, сильного государства не построишь. То же самое наблюдается и на Украине. Эта проблема для них особая. Надо понять, что ни Украина, ни Белоруссия в прошлом не имели опыта самостоятельного государственного развития. Они входили в состав Российской Империи, в состав Советского Союза, хотя в годы СССР им определенная государственная самостоятельность предоставлялась, но отнюдь не полная. Поэтому я полагаю, что здесь России выбирать нечего и конвергировать белорусский и украинский опыт не стоит, потому что в обоих случаях речь идет о слабом государстве и в какой-то мере об искусственном формировании гражданского общества на Украине.

Украинский исследователь Г. Почепцов великолепно показал, что весь Майдан в конечном итоге представляет собой своеобразное практическое применение технологии цветных революций, разработанной американским социологом Шарпом. Существует несколько центров, которые способны организовать революции в любом месте. На Украине первоначально это им удалось, и это могло бы привести к неприятным явлениям, если бы окончательно утвердилась диктатура Ющенко и Тимошенко. В Белоруссии это сорвалось, также как и сорвалось в Узбекистане. Возможно, что это повлияло в свое время на Прибалтийские республики, особенно Латвию и Литву. Попытки организации цветных революций по теории Шарпа, а она отнюдь не бессодержательная, будут наблюдаться и впредь. России надо не выбирать, а искать собственную модель развития и гражданского общества, и государства на основе их не слияния, а взаимодействия. Слияние гражданского общества и государства – это прошлое. В современных условиях необходимо подойти к вопросу о том, каким образом стимулировать развитие гражданского общества и обрести демократически эффективное качество государства.

Хороший ли «пастырь» наше государство?

– То есть когда вы говорите о создании условий, вы не имеете в виду структуры декоративного типа, такие как Общественные палаты?

– Бесспорно. У нас нет всевластия государства. Это иллюзия, будто у нас сильное государство. У нас работают не столько институты государства, сколько «ручное управление». Сильное государство, во-первых, укоротило бы коррупцию. Правда, с коррупцией и в других государствах тоже сложно. Во-вторых, наше государство слабо и в том отношении, что оно никак не может удержать бегство капитала из страны. В годы Б.Н. Ельцина из страны убегало примерно до $20 млрд в год. В современных условиях это почти ежемесячный отток. Даже президент отмечал, что из страны триллионы уходят. Это не свидетельство сильного государства, а признак слабого. В-третьих, за последнее время мы потеряли значительную часть населения. Оно сокращается. Правда, за последнее время некий прирост был, но он произошел за счет демографического эха 47-го и последующих годов. Проводимые исследования показывают, что примерно 10-12% населения готово сейчас навсегда уехать из России. Никогда таких высоких цифр социологи не фиксировали. Движение населения между государствами – это реальное явление, особенно в условиях глобализации, но когда наблюдается отток населения в таком размере, то это свидетельство того, что что-то неблагополучно в системе социального и государственного устройства.

В свое время Сократ рассуждал о качестве власти государства, афинского полиса. Он беседовал на рынке и ставил вопрос так. Если у пастуха овцы исчезают, разве такого пастуха можно назвать хорошим, добрым пастырем? Когда уходит капитал, когда немалая часть населения, потеряв уверенность найти возможность социального развития, склонно уезжать за рубеж, возникает вопрос: а у нас государство хороший пастырь?

Если гражданское общество будет сковываться, как оно сейчас сковывается вертикалью исполнительной власти, то говорить сколь-либо серьезно о сильном государстве практически невозможно. Хотя в России все было. И она всегда удивительно возрождалась из самых больших разрушительных процессов. Это одна из удивительных стран в мире. Мне нравится, когда В.В. Путин вспоминает известное выражение «Россия сосредотачивается». Важно, чтобы в России сосредотачивались демократия, народ, а не бюрократия. У нас за годы премьерства В.В. Путина и президентства Д.А. Медведева чиновничество федерального уровня увеличилось на 60%, местного уровня – на 40%. Никакого сокращение не происходило, и, судя по всему, в ближайшее время эта тенденция будет усиливаться. Сосредоточение бюрократии, особенно не имеющей гуманитарной культуры, может привести к тому, что Россия опять застынет. Есть старый образ: прыгун, который застывает в воздухе. Не продолжает прыжок, а застывает. С моей точки зрения, Россия сейчас находится в некотором взлете после того тяжелого кризиса, который мы пережили, но сейчас она как бы застыла. Кто ее толкнет, чтобы она совершила прыжок дальше, трудно сказать. Надо найти внутреннюю энергию в самом гражданском обществе и в какой-то мере в системе государства. За гражданское общество душа болит, но еще больше душа болит за то, что государство наше приобретает характер самодовлеющей ценности, «вещи в себе».

Общественные палаты – эрзацы гражданского общества

– Валентин Сидорович, насколько вы верите в эффективность институтов гражданского общества? Исходя из вашего анализа, именно институты гражданского общества могут дать толчок остановившемуся прыгуну.

– Здесь есть несколько аспектов и несколько проблем. Первое. У нас много квазиграждан­ских структур, в том числе и Общественные палаты. Их создавали для того, чтобы гражданское общество влияло якобы на органы власти. Но ведь у нас есть для этого парламент. Зачем создавать Общественную палату, если она не играет существенной роли? У нас так много контролирующих структур, что ничто не контролируется фактически. Второй аспект заключается в том, что гражданское общество само по себе формируется трудно, тяжело. И законодательная база серьезно ограничивает, ограничивают и финансовые возможности. Ведь структуры гражданского общества нуждаются в финансовой поддержке. Примечательно, что они тесным образом связаны с органами местного самоуправления, у которых, в свою очередь, нет никакой финансово-экономической базы. Даже в годы советской власти местное самоуправление имело какую-то базу. Так называемая местная промышленность работала только на город и на село. А сейчас и этого или нет, или практически нет. Естественно, здесь возникают проблемы.

Должно быть справедливое, а не «юридически дырявое» законодательство. Вопрос в том, какие законы в этом отношении создаются: расширяющие творческую деятельность гражданского общества, или ее ограничивающие, или лукаво подменяющие ее эрзацами типа Общественных палат. В современных условиях главное заключается в том, чтобы государство оказалось способным возбуждать социальную энергию народа. Командно-мобилизационная культура как раз и возникает в силу того, что государство пока не умеет возбуждать социально-конструктивную энергию, в лучшем случае используя ее в каких-то целях.

Локальные структуры гражданского общества у нас начинают обретать реальное влияние

– Если посмотреть на гражданские инициативы, то приходит понимание, что эрзацы или квазиструктуры гражданского общества не помогут в развитии страны. Как, наверное, и у вас, у меня вызывают определенную озабоченность гражданские инициативы, которые финансируются за счет иностранных грантов. Да и, пожалуй, по-иному, критически следует посмотреть на профсоюзы. Какие, на ваш взгляд, все же существуют позитивные ростки гражданских инициатив?

– Следует отметить, что у нас практически перестали относить профсоюзы к институтам гражданского общества, в то время как на Западе анализ гражданского общества связан с анализом деятельности профсоюзов. В свое время было понятие рабочая аристократия, которое у нас стали сейчас употреблять, и профсоюзная бюрократия. У нас, к сожалению, уместнее второе понятие. Проблема в том, каким образом восстановить социальные демократические функции профсоюзов.

Существует очень много локальных проявлений структурирующегося гражданского общества. Одно из них – это общество автолюбителей, которое активно борется за свои права (хотя надо бы бороться вместе с этим и за их ответственность). Далее, за последнее время стали появляться некие сообщества в области жилищно-коммунального хозяйства, которое само по себе не что иное как страшное болото… Неслучайно за последнее время управляющие компании начинают менять стиль своей деятельности. На Западе давно существуют гражданские инициативы по решению прежде всего местных проблем, связанных с благоустройством, жилищным хозяйством или с какими-то другими вещами. Локальные структуры гражданского общества у нас начинают более-менее формироваться. Но у нас нет широкого гражданского движения, которое настаивало бы на изменении социальной политики.

Исследования 17-18 марта Фонда общественного мнения (ФОМ) показали, что 71% респондентов требуют изменения государственной политики, прежде всего по социальным вопросам. Стратификация недовольства показательна. Недовольны политикой 42% опрошенных представителей крупного капитала, 44% – среднего класса, а 53% – базового слоя. У нас сейчас все более и более реагируют на «рассерженных горожан». Это средние слои населения города. Кстати, с довольно высоким образованием. Главный предъявитель претензий государству по социальной политике – низовые слои рабочего класса, крестьянства и значительной части интеллигенции, которая живет от зарплаты до зарплаты.

– В начале 90-х годов у нас была переведена работа Ф. Фукуямы «Конец истории?», в которой он сделал предположение, что будущее мироустройство состоит в том, что это, с одной стороны, демократия западного типа, с другой стороны – рыночная экономика. Правда, спустя какое-то время он отказался от своих убеждений, но сейчас либеральный тренд доминирует во всем, мы это видим по событиям в мире. Как вы думаете, действительно ли будущее России в рамках либерального тренда или же все-таки Россия будет иметь какой-то особый путь развития?

– Эта статья вышла в очень популярном американском журнале «Science» в 1987 году. Сам Фукуяма не придавал ей большого значения, хотя в ней содержались интересные положения, и автор предвосхищал в ней падение Советского Союза и кризис идеологии коммунизма. При этом в названии статьи «Конец истории?» был вопросительный знак. Фукуяма полагал, что крах коммунизма в конечном итоге создает возможность для широкого распространения либеральной идеологии. Она окончательно победила, и впредь никаких подвижек идеологического порядка больше не будет. Победил либерализм. Я тщательно отслеживаю все работы Фукуямы. На самом деле кризис коммунизма реален, но это не означает, между прочим, что он не возродится. Был такой голландский философ Хейзинга, прошедший через нацистские концлагеря, он в свое время выдвинул четыре гиперболических идеи. И социализм, с его точки зрения, это важнейшая гиперболическая идея, которая пройдет через всю историю, будет умирать и воскресать. На самом деле произошло следующее. Действительно, это крах то ли идеи, то ли практики коммунизма. Вместе с тем сегодня терпит кризис либерализм.

Если говорить о перспективах чисто идеологического порядка применительно к России, то сейчас крайне затруднительно сказать, какая идеология будет доминировать. Другое дело, что есть претенденты. Первый из них – доморощенный российский либерализм, который ничего общего с классическим либерализмом локковского типа не имеет. Это своеобразная либертаристская теория, которая исходит из того, что государства должно быть все меньше и меньше. Либералы западные хотя бы ценили государство за то, что оно могло быть «ночным сторожем». Это либертаристская идея, которая подвергалась критике и на Западе, и у нас в стране.

Звучали и идеологические определения либерального консерватизма или консервативного либерализма. Это своеобразное сочетание некоторых элементов классического либерализма и классического консерватизма. Либерализм сам по себе обладает потенцией раскачивать общество, а консерватизм – наоборот, сдерживать. Путин – сторонник, скорее, консервативного либерализма. Под этим сочетанием понимается статус-кво современной правящей бюрократии, но это уже не либерализм и не консерватизм сам по себе. Года три назад в нашем тандеме возникла даже своеобразная публичная полемика. Д. Медведев говорил о необходимости мощного развития гражданского общества в его либеральном понимании, а В. Путин вдруг заявил о том, что нельзя делать общество подобно киселю, который способен трястись.

Вторым претендентом в данном отношении может выступать православная религия. Это достаточно спорное утверждение. В нашей стране десятки миллионов мусульман, буддистов, католиков, иудаистов, баптистов, да и просто нерелигиозных людей. Россия, между прочим, умела находить определенное содружество самых различных религиозных конфессий. В России в широком смысле этого слова никогда не было религиозных войн, хотя и были религиозные осложнения. Россия уникальна как цивилизация, и надо ценить прежде всего выработанное веками достояние – содружества всех конфессий и наций.

Возвращаясь к статье Фукуямы, отмечу, что он оказался неправ. Либерализм терпит кризис. А что после либерализма? Ответить на этот вопрос крайне затруднительно. Главное для России, с моей точки зрения, это содружество наций, религий. Я часто вспоминаю выдающегося философа В. Соловьева, который говорил, что национального вопроса в России нет, Россия как государство состоялась и это никакому вопросу больше не подлежит. Главное для России – обеспечить достойную жизнь всем народам России. У нас сейчас ищут национальную идею, в то время как нужна общенациональная идея. Вот этот тезис Соловьева и надо было воплотить в жизнь. А достойное существование может быть только на основе взаимной помощи и взаимной ответственности друг перед другом.

Материал подготовила
Елена СЕЛИВАНОВА,
эксперт «ЭЖ-Черноземье»